17

[.lumarin]

Я поняла, что мешало мне писать дальше свои фички и вести дневничок! Это та самая фраза "да кому это надо?!". Ура! Я нашла решение своей крайне личностной и крайне трепетной проблемы! Взросление помогло мне осознать себя! И осознать чтоооо?
Да мне просто параллельно как-то стало на мнения извне, да.

Вот пусть тут будет фичок по Неверу, который стынет у меня в столе уже год. Ну как фичок, зарисовка. На случай очередных глюков у ноута, пусть валяется тут.
АУ - вторая мировая, очень альтернативная реальность. Надеюсь довести до ума когда-нибудь

на свой страх и риск

Это должно было произойти. Когда-то это должно было произойти. Когда-то, но не сегодня.
Касавир был уверен, что не сегодня, но вот проклятье – его машину тряхнуло, ударило так сильно, что он едва удержал штурвал, и он перестал её чувствовать. Это ощущение было сродни тому, чтобы потерять контроль над собственными ногами. Сродни тому, чтобы знать: они есть, они могут двигаться, но по какой-то причине сейчас неподвластны, как бы горячо ни было желание вновь их подчинить собственной воле.
Левый двигатель задыхался черным дымом, а от правого остался только каркас, который был куда прочнее турбины. С крыльев сыпались куски фюзеляжа, будто налепленные дедсадовцем листки бумаги с криво склеенной модели. Земля была все ближе и ближе, и уже перестала быть похожей на замшевый ковер. Касавир видел отдельные деревья, серый холмик-муравейник деревни, притулившийся около черных от сажи полей, видел бархатный лес, в котором уже мог различить отдельные деревья. Его поднимало над креслом с такой силой, что, если бы не пристяжные ремни, он бы, наверное, вышиб головой крышу. Перегрузки были ему не в новинку, да и падать приходилось не в первый раз, но впервые все было настолько плохо.
Он глянул на приборы – тяга упала до нуля. Двигатель задохнулся в гари, засипел и взорвался вспышкой ярких искр. Самолет каким-то чудом не сваливался в пике, и еще большим чудом не разваливался – хоть и должен был, после прямого-то попадания.
- Давай, родной, давай, еще немного, давай, мой хороший, ну же, ну ещё чуть-чуть…
Деревья уже не казались мягкой замшей, деревья щетинились острыми сучьями совсем близко. Напорешься на них – и что потом? И ручка катапультирования манит, но она одна, а в кабине двое. Касавиру некогда было посмотреть, как там Кариона, и он старался не думать о ней – по крайней мере, сейчас. Сначала сесть, хоть как-то. Хоть как-нибудь. Выжить. Она в хвосте, ей безопаснее. Удар будет идти прямо, сомнет корпус, но она должна остаться цела.
-Давай, давай, давай же, блять!
Ветви скребанули по корпусу, и Касавир стиснул зубы ещё сильнее, до боли, до темноты в глазах. Штурвал казался тяжелым и бесполезным, но он все равно держал его, хоть до земли оставались считанные метры, доли секунды, один-единственный вздох.
Он успел увидеть место, где их самолету суждено было завершить свой последний полет, и, увидев его, расслабился так, что, когда они все-таки столкнулись с землей, Касавира мотнуло, как манекен, вверх, вперед и влево.
Самолет с вязким чавканьем врезался в мягкую землю, пропахал её брюхом, зарываясь все глубже и глубже в торф, и накрепко завяз. Огонь на двигателе потух, залитый брызгами болотной жижи, окна зазеленели от тины и размолотого мха.
Первые несколько секунд Касавир мог только дышать. С дыханием к нему приходило ощущение того, что он все-таки остался жив. Наверное, даже если бы у него были серьезные раны, он бы не почувствовал – самое важное сейчас было только то, что он мог вдохнуть и выдохнуть. И ещё раз вдохнуть и снова выдохнуть. И опять. И еще миллион раз. Он был жив.
- Твою мать, - сказал он сипло и так тихо, что почти не слышал собственного голоса. – Твою мать. Катя? Катриона? Кать?..
Она не ответила.
Кабина быстро заполнялась водой. Мутной, липкой и густой от торфа и перегноя. Касавир чувствовал, что самолет, или, вернее, то, что от самолета осталось, погружается вниз. Медлить было нельзя, и он, пересилив слабость, отстегнул ремни. Они показались ему такими тяжелыми, будто бы были выплавлены из свинца.
На то, чтобы выбраться со своего места и встать на остатки сломанного крыла, у него ушла вечность.
- Кать, - позвал Касвир, и снова не услышал слов, и со злости стукнул кулаком по закопченной обшивке. – Катька, вставай. Вставай, твою мать! Расселась, идиотка! Мы тонем! Вставай!
Если он и не слышал своего голоса, то она – точно услышала. Обернулась и посмотрела на него пугающе ясными глазами. Улыбнулась.
- А ты и правда крут, - сказала она сипло. – Смотри-ка. Посадил нас. Даже так – посадил. Три из ста. Три процента на успех, и все твои. Ты просто… Любимчик бога. Любого бога, хер с ним, какого именно. Кто-то хочет, чтобы ты жил.
- Вставай, блять, - обессилено прохрипел Касавир. Он видел, как в уголке её рта пузырится кровь, но все почему-то думал, что это она просто прикусила щеку или язык, пока их болтало в воздухе. – Давай, давай, скорее, черт тебя дери, - он потянулся, чтобы отстегнуть её ремни, дернул погнутый карабин, но тот не поддался. Он дернул ещё и ещё – и выдрал его с мясом, весь мокрый и почему-то багряный.
- А я, знаешь, замуж хотела, - зачем-то сказала Катриона. Кровь текла у неё по подбородку, капала на грудь и струйкой лилась к размозженным в кровавую кашу, залитым водой и жидким торфом ногам, которые смяло вдавленными внутрь самолета обломками корпуса. – За тебя, между прочим. Я бы детей тебе родила. Штук пять. Или больше. Тебе хочется рожать детей. Ты сильный. И дети сильными будут. Теперь уж точно никак. А ты бы взял меня замуж?
И Касавир вдруг понял, что все, конец. И что не те секунды, пока они падали, и не те мгновения, пока его мотало туда-сюда в неизвестности, и не беспамятство в полной дезориентации были страшными. Страшно было то, что происходило сейчас, и он пожалел, что не направил самолет на деревья, что пытался вытянуть его, не смотря ни на что. Лучше уж сразу умереть, только бы не видеть этого.
- Катька, - прошептал он, поймав её слабую, мягкую руку. – Конечно, взял бы. Как тебя можно не взять? Ты же… Ты лучше всех.
- Я бы хотела дом, - шепнула она торопливо, будто боялась не успеть. Самолет медленно погружался в трясину, и Касавир чувствовал, как вода подбирается к голенищам сапог, но на это ему было совершенно плевать. Он бы сделал что угодно, лишь бы Катрионе не пришлось умирать одной, но самое меньшее, что он мог сейчас – это оставаться с ней столько, сколько будет возможно.
- Я бы хотела землю, - повторила она, сглатывая пузырящуюся на губах кровь. – И чтобы палисадник и смородина. Красная, черная, белая… И чтобы варенье варить. Корову, сеновал, лошадь. Санки зимой. Печку. И дом такой, деревянный, крепкий. Я из деревни. Ты бы такое не захотел, да? Ты не захотел бы…
- Я люблю смородину, Кать, - сказал Касавир одними губами. – И сани. И деревенские дома. Прости меня. Я тебя не уберег. Я должен был. И не уберег. И мечту твою… Я виноват.
- Ничего, - Катриона посмотрела на него своими чертовски ясными глазами. Покореженная от взрыва пулеметная установка упиралась ей в плечо, и она сидела к Касавиру вполоборота. Он уже не видел её ниже груди – так высоко поднялась вода. – А я тебя давно любила. Девки смеялись, а я всерьез. Как увидела, так сразу. Но я же знала. У тебя жена. Нельзя. Ты всегда был такой строгий. Серьезный. И я думала, что не стоит. Думала – потом. Думала, успею. Всё успею, Кас. А, оказывается, нет. Так ничего и… Нет. А у тебя жена же, да? Жена?
- Бывшая, Катька, - шепнул он. – Ты бы хоть сказала, что ли. Мы же, мужики, намеков не понимаем. Ты бы сказала. Ну что ж ты, а… Кать?..
- Бывшая, - повторила она одними губами. – Вот же какая я дура, я же…
Касавир ждал, но она не продолжила. Только смотрела на него своими ставшими невероятно ясными и непостижимо мудрыми глазами. Он видел, как её зрачки расширяются, и видел, как перестает пузыриться кровь на её губах. Самолет бесшумно опускался вниз, в необъятную и несытную трясину, и, когда тянуть было уже совсем нельзя, Касавир закрыл Катрионе глаза. У него совсем не осталось времени, и он едва успел сам выбраться по изломанному крылу на относительно сухое место – и только тогда вспомнил, что испачкал её веки кровью и грязью, и не успел стереть. Это казалось ему невероятно важным.
Он слышал, как с плеском сомкнулась водяная жижа над самолетом, но так и не обернулся. Не мог заставить себя посмотреть. Не мог видеть. Многое видел – а это не смог.
Рядом торчало из зыбкой почвы какое-то деревце, обглоданное зимой и иссушенное летнем зное, хрупкое, лишенное коры. Касавир сел на землю и оперся об него спиной. Пахло тиной, керосином и кровью. Где-то вдалеке он слышал гул взрывов и натужное жужжание самолетов, но все это было далеко. Война, от которой он со своим подбитым искореженным самолетом оторвался, как искра от бумажного листа, горела в нескольких километрах от него, а ему впервые не хотелось возвращаться.
Хотелось спать. Касавир взглянул на небо – солнце склонялось к горизонту, ещё недостаточно низко, но его свет уже становился дымчато-прозрачным; дело шло к закату. Дымный след самолета рассеялся, будто его и не было. Касавир знал, что их вряд ли найдут, даже если станут искать – сломанных деревьев они не оставили, да и сам самолет с высоты не разглядеть.
Касавир закашлялся, глухо, хрипло и надрывно. Кашель разбередил боль – будто из ниоткуда резануло по ребрам, почему-то по левому плечу. Он сплюнул на мох кровью, морщась пощупал длинную мышцу между плечом и шеей, рассмеялся, как сумасшедший, зубами сорвал с правой руки перчатку и пощупал снова. Первое ощущение не обмануло – казалось, что он щупает кусок сырого мяса в лавке мясника, только мясо почему-то теплое и скользкое. Касавир попробовал пощупать еще, но боль вдруг накатила настолько сильной волной, что у него потемнело в глазах.
Он уронил правую руку, перепачканную в его собственной крови, и бездумно уставился на небо. Ещё недавно такой сильный, сейчас он чувствовал себя слабым, как котенок, и вряд ли смог бы сдвинуться с места. Касавир чувствовал, что из раны на плече сочиться теплая кровь, что ребра сводит болью, что одежда на боку начинает намокать, и кровь стекает от груди чуть не до пояса, пропитывая одежду.
- Ладно, Катька, - проговорил Касавир, как мог, внятно – будто она могла слышать эти слова под водой.- Недолго тебе придется жениха ждать. Всё будет… - он закрыл глаза, переходя на шепот. – И дом… будет… И печка, и дети, много… А девки пусть смеются… И будет смородина… Кустами… Смородина…
Солнце обвалилось за горизонт в один момент, и вдруг выскочило обратно, и приблизилось, и болезненным жжением ударило его по щеке, по одной, по другой, и ещё раз, и снова, и ещё…
Касавир хрипло втянул воздух и с усилием поднял веки – ничто прежде не казалось ему настолько сложным, как это простое движение. Солнце таращилось на него зелеными, живыми, взволнованными глазами.
- Больно, - шепнул он. Солнце зажмурилось, и распахнуло зеленые, вполне человеческие глаза, вновь.
- Пей, - сказало оно, поднося к его губам что-то холодное. – Пей, живо. Пей. Ну давай, давай, родной, потихоньку. По глоточку. Немножко. Ты жить хочешь? Хочешь жить, а?
- Нет, - шепнул Касавир, но ему в губы ткнулось холодное стекло, и он покорно глотнул. Рот и горло мгновенно обожгло, он с трудом перехватил дыхание, закашлялся, сплюнул кровью на мох, и замотал головой.
- Тихо, тихо ты, - зашипело Солнце, удерживая его. У Солнца были маленькие горячие руки, сильная, цепкая хватка, внимательный взгляд. – Ты был на самолете, да? Ты разбился. Я видела. Я пришла помочь. Ты был один? Один?
- Да, - сказал Касавир, глядя собственную левую руку – кисть казалась ему чужой и какой-то темной, и пошевелить ею он не мог. – Я один. Один, – он поднял указательный палец на правой руке.
Солнце перехватило его взгляд и нахмурилась.
- Нужно к врачу. Я тебе помогу. Ты идти можешь? Эй? Ты меня понимаешь? Идти? Можешь?..
Касавир откинул голову, уперся макушкой в выбеленное, выхолощенное, мертвое дерево.
- Нет, - сказал он.
- Что?
Он помотал головой.
- Ладно, - сказало Солнце, глядя на него серьезно. – Давай-ка, держись за меня.
В ней было росту, как в девчонке-школьнице. Касавир ухмыльнулся про себя – лучше бы оставила его на месте, но она, как ни странно, действовала довольно быстро. Сдернула с себя плащ, вытащила из голенища сапога нож, раскромсала ткань на полоски. Быстро соорудила что-то вроде бандажа. Он чувствовал, как плети ткани охватывают тело, но никак не ожидал того, что его с такой силой потащит куда-то.
- Если помрешь по дороге – я тебя убью.
Касавир устало кивнул.
Он помогал ей, как мог, старался идти сам, но все же – большую часть пути она почти несла его на себе. Он совершенно не понимал, откуда у неё берутся силы. Едучий крепкий травяной настой, который она в него влила, ещё на болоте подействовал, по крайней мере, на его голову – Касавир понимал, где он и что находится вокруг. И понимал, что девчонка, которая волочет его через лес непонятно куда, ростом едва ли не вполовину ниже его. И что на вид она как подросток. И что она неестественно худая, даже в своих теплых одежках. И что, помимо него, она тащит ещё и оружие – на её спине болталась старенькая винтовка. Она вовсе не была Солнцем и не подходила под романтические образы – обычная голодная девчонка – каких много.
- Пришли почти, - сказала она глухо, когда они приблизились к густому бурелому. – Ну потерпи ещё немножко, ну… Потерпи, мой хороший.
Касавир ухмыльнулся – слишком уж хорошо знал этот тон и слова, которые она говорила. Правую руку он совсем не чувствовал, ни капельки. Ноги были ватными, суставы будто размозжило совсем. Голова кружилась так, что, если бы не девчонка, он бы упал.
Ветки разошлись, будто сами собой, и под ними оказался лаз. Касавир наклонился, не удержался на ногах, и упал, прямо на девчонку, которая только вздохнула, как лошадка, и медленно поволокла его вперед. Касавир чувствовал, что должен ей помочь, но тело его не слушалось, совсем как потерявший управление самолет. А девчонка почему-то смотрела на него пристально, морщилась от напряжения и все шептала ласково:
- Ну, родной, давай, чуть-чуть же. Ну, чуть-чуть, потерпи. Не умирай, ладно, только не умирай. Сейчас, сейчас, все будет хорошо. Вот прямо сейчас. Ну, давай…
Касавир моргнул. Над ним склонился человек в белой марлевой маске и такой же шапке. Он видел только глаза и очки в темной роговой оправе.
- … никак, - сказал он. – Большой риск.
- Он же пилот, - сказало откуда-то со стороны Солнце. Голос, хоть и искаженный, звучал сдавленно и горько. – Он же не сможет летать. Неужели никак нельзя?..
- Ты меня совсем за дурака держишь?.. А он и без руки много что сможет. Главное, живой останется. Главное – живой! Что ты ревешь, идиотка?!
Касавир машинально повернул голову налево. Он лежал на самом краю широкого круглого стола – чувствовал, что ноги и правая рука свисают с него. Левая рука лежала на бело-красной простыне – Касавир только через пару минут понял, что красной простыня стала от его же собственной крови.
- Пожалуйста, - сдавленно сказала девчонка -Солнце.
- Сказал же, нельзя, хочешь, вон справочник открой и почитай, ну что я, по-твоему, волшебник?!
Касавир все смотрел на руку, которой не чувствовал, и она казалась ему чужой. Собственные пальцы, темные и какие-то опухшие – как рука восковой куклы, оплавившаяся от тепла. Он вообще не ощущал её своей. Она казалась ему ненужной и чужеродной.
- Режь, - сказал он вдруг очень четко. – Если знаешь, что только так надо – режь. У тебя яйца есть вообще, или как? Девчонку слушаешь. Блондинку. Придурок.
Человек в белой маске наклонился над ним, внимательно рассматривал его лицо, пока он говорил, а потом отчетливо вздохнул и выругался под нос.
- Давай иглу, - вслух сказал он девчонке - Солнцу. – И держи его. Будем шить. Долго шить. А не поможет – отрежем нахер, но уже по плечо. Согласен?
Касавир коротко кивнул.
- Больно будет - кричи. Кричи, понял? Легче станет, – девчонка-Солнце взглянула на человека в маске удивленно, а тот только зло цыкнул. – Держи его крепче, сказал. Начинаем.
И все, что Касавир помнил дальше – это боль и цепкие горячие руки на плече и груди.
Ему казалось, что он лишь прикрыл глаза на мгновение и почти сразу же открыл их, а на самом деле прошло куда больше времени, чем он думал. Острая боль ушла, сменившись такой же по интенсивности, но на порядок более спокойной болью. Раненое плечо ныло, а левая рука горела огнем, и если раньше Касавир чувствовал, что боль концентрируется и сжимается до размеров раны, которую серебряной блесной иглы баюкал хирург, то сейчас ему казалось, что всю конечность от плеча и до кончиков пальцев зажали решеткой жаровни и она медленно горит над алыми углями.
Касавир поморщился, ощупал поверхность, на которой лежал, правой рукой. Наткнулся на грубую ткань, под которой что-то хрустело, шелковистую шерсть и плотный, сырой брезент. Касавир поглядел на потолок – и тот оказался необычно низким, да ещё и сквозь него торчали тонкие сплетения корней.
- Это землянка.
Он повернул голову. Под затылком расползалось что-то плотное, что служило ему подушкой. Касавир попытался поправить ткань здоровой рукой, но девушка, которая сидела возле него и которая сказала про землянку, успела раньше. Приподняла его голову, подпихнула что-то под шею и под затылок, погладила по волосам. Касавир шумно вздохнул, но сдержался и промолчал. Девушка истолковала это по-своему.
- Землянка, - сказала она, потыкав указательным пальцев вверх. – Под землей. Как крот. Ты знаешь, кто такой крот? - она загребла воздух тонкими пальцами. - Кро-от. Он роет землю.
- Аланна.
Касавир повернул голову, чтобы полностью видеть мужчину, который подошел к ним обоим. Мужчина был невысокого роста, но ему приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой зыбкий потолок. Касавир узнал его по глазам – это был тот самый хирург, который кричал на девчонку-Солнце. На ту самую девчонку, которая волоком тащила Касавира с болота, называла его родным, хоть и не знала даже его имени и уговаривала продержаться ещё совсем немного, и уговаривала не умирать. Он скосил глаза - девчонка сидела тут же, бледная, с синяками под глазами, серая от голода и усталости, гордая, как королева. Она только что смешно показывала крота, а тут вдруг вытянулась по струнке и замолкла. Видно, хирург и правда был хорош – или просто был один на множество раненых и оттого казался почти волшебником, способным воскрешать из мертвых.
- Рана не настолько серьезная, как мне показалось сначала, - сказал хирург, и внимательно посмотрел Касавиру в глаза. – Вы меня слышите?
Он кивнул; ничего другого все равно не оставалось.
- Вы меня понимаете?
Он кивнул снова.
- Вам будет легче, если я стану говорить на другом языке?
Касавир покачал головой. Он знал три языка, и ему было плевать на то, как с ним будут разговаривать. Он понимал, что сейчас самое важное – понять, где он находится и кто эти люди вокруг него.
- Вам будет легче, если я буду говорить так? – спросил его врач на давно позабытом наречии.
Касавир помотал головой. Этот, четвертый, язык, он позабыл давно, и, как ему казалось, накрепко, но вот поди же ты – он всплыл неведомо где, под землей, в глуши, посреди болота.
- Я знаю этот язык, - сказал Касавир, удивленно замер и склонил голову на бок. – Могу на нем говорить. Не хочу. И я не слышу свой голос - он помотал головой, здоровой рукой потрогал лоб – мокрый и горячий, но целый и даже без повязки. – Не слышу свой голос. Понимаете?
Без белого, скроенного из простыни, халата и маски врач казался совершенно другим человеком. Прежде у него был только голос, лоб и пытливые, пронзительные глаза, а теперь к ним добавились прочие черты и он вдруг стал человеком.
- Это пройдет, - сказал врач, немного помолчав. Касавир не был уверен в том, что он понял его, но врач вдруг улыбнулся профессионально несмываемой улыбкой. – Всё проходит, знаете ли.
- И это пройдет, - окончил Касавир. Он действительно старался говорить, но не мог. Ему казалось, что горло изнутри набито хлопком и ватой. Звуки тонули, даже не зародившись, даже не успев стать слышимыми, оставались одним лишь усилием.
Врач внимательно смотрел на него
- Да, - сказал он сухо. – Это пройдет. Нужно будет жить дальше.
Они поняли друг друга без лишних слов – до конца поняли: обоюдное отчаяние, и обоюдный ужас, и бессилие, и гнев, и желание избавиться от необходимости жить, бороться, цепляться, выкарабкиваться, выживать. Выжить - ради сомнительного шанса выкарабкаться ещё раз, по окончании той мясорубки, куда затягивало даже не людей, а целые поселения, выжить вопреки, выжить сейчас, и погибнуть годом позже; выжить, остервенело цепляясь за жизнь, только для того, чтобы потерять способность дышать в одно мгновение – потерять или пронести это ощущение неминуемой потери сквозь всю, чудом оставшуюся длинной, жизнь. Вот что на войне было самым страшным, и они оба это понимали.
- Это пройдет, - повторил врач, и было понятно, что он знает – это ощущение останется навсегда. Касавир кивнул. Он знал, что голос вернется к нему, и он снова сможет говорить. Голос вернется, а вот ощущение бесконечности жизни – не вернется никогда. Теперь он точно знал, что умрет, и знал, что, если удастся выжить до конца – будет только хуже.
Врач потрогал его за плечо сухой и твердой, холодной ладонью – будто сама Смерть прикоснулась, приласкала и ушла ждать лучшего случая.
- Отдыхай, - сказала Смерть серыми от голода и усталости губами врача. – Я скоро вернусь.
Касавир кивнул.
- Аланна?..
Касавир закрыл глаза.
Солнце коснулось его лба и век. Тепло пробежало коротко и пропало, и вернулось заново, и обожгло, и обволокло, и ударило до боли сильно – травяным отваром и запахом спирта. Касавир закашлялся.
- Лежи смирно, - проворчало Солнце рядом с ним. Золотистые лучи горели огнем и спиралями спадали в стороны, отчего-то лишь бросая медные отблески, но не воспламеняя все вокруг – хотя они должны, должны были!.. – Не смей дергаться! Возни с тобой…Притащила на свою голову… Думаешь только о себе!... Ублюдок меркантильный!... Только посмей умереть!... Только посмей у меня!..
Она ворчала и поила его едкой дрянной водой, от которой Касавир кашлял и мотал головой; она только сердито прикрикивала на него и дергала за здоровую руку. Она оказывалась рядом, когда он выпадал из забытья, и поэтому ему казалось, что она все время была рядом. Солнце по имени Аланна, сгусток жизни, который умудрялся отгонять вездесущую Смерть не только от себя, но и от него самого.
- Ты молодец, - шепнул ей Касавир как-то раз. Она посмотрела на него странно и насупилась. Он вопросительно приподнял брови.
- Сам ты пиздец, - обиженно протянула она. – Да иди ты в жопу, зачем я тебя вообще выхаживаю, надо было оставить тебя в болоте, грубиян!..
Он рассмеялся – непривычно для самого себя без различимых звуков. Война забирала многое, в том числе и восприятие. В том числе и у него – но с Солнцем рядом ему это не казалось проблемой. Она была забавной, и угадывала интуитивно все его мысли. И, кроме того, благодаря ей Смерть отступила. Правда, насколько далеко – никто не знал. Но даже этой краткой передышки хватило на то, чтобы восстановить силы. Хотя бы немного.